Лавондисс - Страница 75

Тик исчез в темноте между деревянными колоннами и высокими камнями. Вскоре Уин-райятук мог видеть только его глаза, раскосые, блестящие, пугающе напряженные.

Мортен, вооруженная костяным крюком, со множеством переживаний поймала щуку. Вернувшись в маленький дом шамана, стоявший вне земляной загородки деревни, она, под руководством отца, разделила рыбу пополам. Кусок с головой она положила в мешочек из лисьей шкуры. Позже она отдаст его старухе, живущей в длинном доме. Все остальное для них, и Мортен изжарила хвост с ягодами, глядя, как Уин-райятук делает обширные черные метки на одном из листов пергамента, которые он прятал в каменном ящике у задней стены дома.

Наевшись, Уин накинул на плечи плащ птичьих духов и завязал его спереди. Взяв свой посох, он положил его на колени. Мортен с беспокойством глядела на него, ее глаза сверкали. Конечно она чувствовала, что он собирается уходить. Она даже одела свою «лучшую одежду», маленькую ритуальную повязку на голову, которую она хранила для весенних костров и летней охоты. В ленту, сделанную из кишок, были вплетены цветные раковины улиток. Ей потребовалась неделя, чтобы сделать повязку, которая покрывала ее голову и шею как как монашеский покров.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе об этом посохе? — спросил он. Мортен посмотрела на длинный ряд цветных перьев, прикрепленных к дереву, и покачала головой. В последние несколько недель отец начал знакомить ее с тайнами своей жизни. Это ее возбуждало и, одновременно, печалило. Она могла придумать только одну причину, по которой он начал учить ее перед тем, как послать к женщинам в дом на воде, где она будет учиться их мудрости.

Уин указал на два черных пера на нижнем конце ряда.

— Два пера лысухи, — сказал он. — Они черные, потому что первые два года в лесу я был полностью одинок. Потом я сумел пробраться через дикий лес и попал к племени, которое в легендах называется амбориосканти. Они первые узнали магию блестящей каменной руды. Они хоронят своих мертвых в погребальных урнах, много больших, чем урны тутханахов. Они ездят на диких лошадях и делают ножи из блестящего камня. Они нагревают руду на огне и она бежит, как грязная вода. Когда она опять затвердевает, ей придают форму и заостряют, как вы заостряете волчью кость, которой делаете дырки.

— Ты уже рассказывал мне эту историю, — сказала Мортен, вытирая пальцем глиняной горшок, в котором варила рыбу; палец она облизала. — Камень, который бежит как вода. Только раньше ты говорил о горячей воде, а не о грязной. И ты говорил, что у нее цвет осеннего дубового листа. Блестящий цвет блестящего камня. И ты называл ее металл.

— У тебя хорошая память. И я действительно утратил умение говорить поэтически. Часть более поздней легенды о твоем народе, тутханахах, утверждает, что они первые украли у богов секрет этого странного магического вещества и дали ему земное имя. Это самая ранняя версия происхождения кузнечного дела, невыносимо скучная для человека вроде меня... но твоя версия уйдет в подсознание за три тысячи лет до рождения Христа.

Он уловил нетерпение дочки. Его перевод некоторых понятий оставлял желать лучшего; наверно девочка ничего не поняла. Уин нахмурился, пытаясь вспомнить.

— Я тебе рассказывал о Христе?

— Призрак-родил-человека-идет-по-воде-рассказывает-истории-умер-на-дереве. Да. Ты рассказывал. Покажи мне другие перья.

— Очень хорошо. Какое-то время я провел с амбориосканти, потом женился на Элефандиан, удивительной женщине с трагической судьбой, о которой я могу рассказать тебе пять потрясающих историй и о которой в моем мире, — он печально улыбнулся, — не помнит никто. Она родила мне сына. Моего первого. Ее третьего. Раньше она была замужем за охотником, но это совсем другая история. Моего сына назвали Скатах. Вот это перо, рыжее, отмечает год его рождения. Перо орла, сидевшего на дубе; его я увидел первым, когда Скатах открыл рот и заявил о себе миру. Я назвал его по дубу, не по орлу. Понимаешь? Кое-что никогда не изменяется. Мы всегда называем по моменту рождения. Как Мортен...

На языке тутханахов «внезапный полет птиц».

— А если бы ты увидел задыхающегося волка? — спросила она. Старая шутка тутханахов, и Уин понимающе улыбнулся.

— Родившись, ты изменяешь мир, — просто ответил он. — Я всегда считал, что родители должны называть ребенка по первой изменившейся вещи, которую увидят. Очень элегантный обычай.

Он взглянул на дочь.

— В моем мире призраков мы выбираем имена из книг. И многие люди имеют одинаковые имена.

Мортен подумала, что это приводит к большой путанице.

Уин опять посмотрел на посох.

— Вот эти двенадцать белых перьев означают мои двенадцать лет с амбориосканти, двенадцать лет со Скатахом. Черное перо указывает на год, когда он уехал; он хотел узнать, действительно ли его настоящее сердце лежит в мире за лесом. Как и ты, он был наполовину человеком, наполовину лесом.

Он заколебался, от беспокойства. Мортен глядела на него, но в ее глазах не горела страсть к приключениям, которую он видел у Скатаха. Возможно, она останется в этом мире. Возможно, ей и не нужно знать, к какому миру она принадлежит...

— Вот эти перья — мое время у тутханахов, — продолжал он. — Это журавлиное серое — ты родилась. Всего двадцать четыре пера; двадцать четыре года. Мне уже семьдесят четыре... но пятьдесят из них я прожил в стране призраков, в теневом мире.

— В мире призраков у тебя есть дочь, Энни, — весело сказала Мортен. — В стране, которая называется Оксфорд. Видишь? Я помню!